«Орки» с Востока. Как Запад формирует образ Востока. Германский сценарий - Дирк Ошманн

Западе. Однако отношение сразу меняется, если сказать, что родители родом с Запада, а на Восток переехали по работе. И всё, такие дети вдруг снова «свои», к ним никаких претензий. А родителям можно простить небольшую оплошность, даже если она выглядит чудной. Если же вы не можете сказать этого о своих родителях, то ваша судьба, скорее всего, решена раз и навсегда. Самое большее, что вы можете заслужить, – это похвалу за то, что вы не выглядите «восточным немцем».

Позиция восточно-немецкого оратора всегда маркирована и, более того, патологизирована, не важно, как и о чем он говорит. Парадигмы этой патологической идентификации таковы: националистическая, реакционная, праворадикальная, остальгическая, антидемократическая, крикливая, социально ущербная, компенсаторная или, если ничего из этого не проходит, по меньшей мере провинциальная, замшелая и мелкобуржуазная. И уж ни в коем случае нельзя по логике вещей опираться на Восток, точнее, на восточный опыт, не подвергаясь шельмованию. Поэтому неудивительно, что многие, не одна Ангела Меркель, умалчивают о своем происхождении или скрывают его изначально.

В ответ на мою статью в FAZ германист из Билефельда Клаус-Михаэль Богдал в Tagesspiegel 23 февраля 2022 года уличил меня в «агрессивном языке», в котором якобы слышится реальное насилие «поры бейсбольных бит», описанное молодыми романистами, будто я член той, уже состарившейся орды, что все еще рыщет и горланит, размахивая битами. «Преувеличения и недопустимые обобщения» якобы снижают весомость моих аргументов, а «злоба и затаенные обиды» накладывают свой отпечаток на весь текст. Подобный полемический тон, мол, только углубляет трещину и надолго лишает нас шанса на взаимопонимание. Как и прочие восточные немцы, я, дескать, отличаюсь странностями в поведении, неподобающим тоном и бестактностью. И это в FAZ, витрине немецкого гражданского общества! Явно патологический случай. В пример мне ставятся тексты Вольфганга Энглера, Яны Хензель или Штеффена Мау, основанные на диалогах, в которых похвально «продуктивное смешение неуверенности и уверенности в себе». Кроме господина Богдала есть немало и тех, кто жалуется, в том числе приватно, на то, что их задел мой беззастенчиво самоуверенный тон. Лучше бы их задела суть вопроса!

Признаю, тон ужасно раздражает. А ведь я не сказал ничего нового, но, надеюсь, высказался иначе: резко и свободно. Считаю такую речь уместной в свободном обществе, в обществе, где слово «свобода» – величайшая ценность и у всех на устах. Свобода же конформная и обтекаемая свободой уже не является.

Разумеется, я понимаю и пожелания «дифференцированного описания». Таковых описаний собралась уже целая куча – и Запад ими вообще не интересуется. Никто не читает дифференцированных, взвешенных исследований, а если и читает, то без каких бы то ни было последствий в политической и социальной жизни. Разве что пожмут плечами и отмахнутся. Короткое сообщение в новостях – и к текущему распорядку: business as usual[247]. Естественно, сам я перелопатил целый ряд дифференцированных опусов, без них эта книга не была бы написана, более того, она есть одновременно и результат дифференцированного анализа, и реакция на него. Нетрудно предугадать, что точно так же, как мою статью в FAZ обвинили в недостаточной дифференциации, эту книгу будут обвинять в том же и критиковать за ее тон. Лучше, мол, дифференцировать и не поляризовать – очевидно, это в комплекте, – чтобы нечто неудобоваримое в самой ситуации превратить в аппетитные легкоусвояемые кусочки языка. Все, дескать, не так уж и плохо, и нечего хватать горячим, пока еще бурлит.

Меня осуждают за поляризацию, которую Запад десятилетиями приводит в действие, на свой манер говоря о Востоке. Почему я должен принимать это спокойно, безмятежно и расслабленно? Око за око. А пока я все еще жду, что Запад, дегустируя на язык Восток, проявит тот же тонкий вкус, с каким он отличает очень хорошее вино от отменного. Я все еще жду, что Запад, «в продуктивном смешении неуверенности и уверенности в себе», как выразился Богдал, наконец и сам начнет говорить дифференцированно: о Востоке, о Западе и о Германии в целом.

Все с точностью до наоборот: «агрессивен» не мой язык, агрессивны условия, которые им описываются, а именно вопиющее неравенство во власти, в правлении, собственности, заработной плате, пенсиях, наследстве и дискурсе, которое не только сохраняется между Западом и Востоком уже более тридцати лет, но и усугубляется[248]. Реальность агрессивна, отраженная в данных, цифрах и фактах, а теперь и в словах, она сбивает с ног. Восток остается – и об этом нельзя не сказать – в значительной мере отстраненным от общественного участия, причем он даже не имеет «шансов на шанс участия» («Chancenteilhabechancen»), как это сформулировал социолог Штефан Лессених[249]. Впрочем, категориально это нечто иное, чем просто социальное неравенство, которого хватает повсюду в мире, будь то Гельзенкирхен или Детройт. Требование от нас деликатного подхода, осторожных и сдержанных формулировок, тщательного рассмотрения со всех сторон, понимания означает не что иное, как признать упомянутое выше неравенство (во власти, в правлении, собственности и дискурсе), свыкнуться с ним и смириться. Таким образом неравенство натурализуется.

Без сомнения, в повседневной жизни между Западом и Востоком существуют дружба, партнерство, сотрудничество, перемешивание во всех мыслимых сферах. Это проживается в непосредственной реальности. Иначе нельзя, спустя более чем тридцать лет это было бы безумием. Однако за такой отсылкой теряется проблема, поскольку она прикрывает крайне неравномерно распределенные конституционные условия сложившейся реальности. Дифференциация здесь означает не видеть за деревьями леса и считать статус-кво «естественным порядком вещей». Два уровня, быт и устройство общества, не тождественны друг другу. На втором уровне одни владеют почти всем, другие – почти ничем; одни имеют право голоса, другие – нет; у одних та же работа оплачивается гораздо выше, чем у других, и наследуют они не в пример больше, что усиливает неравенство. Разве об этом не надо напоминать?

Запад пытается определять, что допустимо говорить. И когда это не удается, когда не хватает аргументов против голых фактов и цифр, он норовит по меньшей мере указать, как нужно говорить. Поэтому повторюсь: скандальна реальность, а не мой тон. Я настаиваю на методе обострения, чтобы что-то вообще попало в поле зрения, чтобы напомнить: привычное еще не значит приемлемое, а известное не то же, что познанное. Так, тон может быть и диссонансом, и новой музыкой, и он определенно относится к делу. Иначе человеку не осознать диапазон проблемы и не понять, что представительная демократия находится под угрозой, если пять федеральных земель, с одной стороны, адекватно не представлены и отстранены от участия в жизни государства, а с другой – ощущают себя лишенными соразмерной доли в общенациональном богатстве.

Высказывания Востока, если они